Глава 2. Часть 4

Два месяца спустя я участвовала в конференции активистов. Мы были радикальны, отстаивали правду и спорили из-за еды. На конференции подавали только вегетарианскую еду, но все больше и больше людей находили это недостаточным. Были ли другие варианты? Нет, потому что невинные животные не должны умирать. Между тем на кухне целая полка холодильника была забита салатом. Где он был выращен? Кто знает точнее, чем “где-то далеко”. Вероятно, в Калифорнийской долине, где когда-то водоплавающих птиц было столь много, что они закрывали собой солнце над рекой Сакраменто. Но река и ее водно-болотные угодья были стерты с лица земли сельским хозяйством, чтобы выращивать салат, помидоры, артишоки: ненасильственные, вегетарианские, по своей природе более экологичные, чем продукты животного происхождения. По крайней мере, такова была позиция моих соратников.

 

А на кухонной полке лежали три мешка картошки с надписью «Выращено в Орегоне». “Ни одна невинная река не погибла за мою еду”, - хотела ответить на это я. Но мне было уже за тридцать, поэтому я лишь сделала глубокий вдох. Я пыталась объяснить, что дело не только в том, что у тебя на тарелке. Есть гораздо более важные вопросы. Но никто не хотел их задавать.

 

Это моя книга, поэтому я задам их здесь. Что может накормить людей на 30 см осадков в год? Дополните вопрос фразой “не разрушая ​​хрупкую экосистему?” Хрупкую экосистему, в которой есть река? Зачем проходить через все трудности сооружения дамбы и разрушения реки, если она уже богата на ресурсы и еду, а затем корпеть над выращиванием лука, люцерны, пшеницы, когда можно просто сесть и ждать рыбу, которая приходит каждый год? Это кажется безумием только мне? Коровы или другие крупные жвачные животные, например, лось, могут питаться местными травами, хотя и в гораздо меньших количествах, чем на требующей влаги люцерне. Любая попытка вырастить однолетние культуры, такие как пшеница или соя, будь то на корм скоту или на пищу вегетарианцам, уничтожит эту землю. Это в конечном счете уничтожит большую часть земли, но вы увидите результаты быстрее в засушливой среде.

 

Вегетарианцы по этическим убеждениям верят - и верят в это всем своим сердцем, имея на то веские причины, что вопрос состоит в жизни или смерти.

 

Но это не тот выбор, который природа предлагает нам. Мы все - яблоня и кижуч, дождевой червь и крачка - сначала хищники, а затем жертвы. Жизнь или смерть? Это не тот вопрос, который может нас спасти.

 

А этот вопрос может: “Что растет там, где вы живете?” Спросите, и вы поймете многое. А чтобы ответить, нужно знать то место, где вы живете. И если ваше пропитание, ваше выживание зависит от места, которое начинается у вашего бьющегося сердца и простирается настолько далеко, насколько ноги могут унести вас за один день, вам придется изучить реки и леса, почву и дождь. Деррик Дженсен пишет:

 

“Если ваш опыт ... заключается в том, что ваша еда поступает из продуктового магазина (а вода из-под крана), из экономической системы, из социальной системы, которую мы называем цивилизацией, то за ее блага вы и отдаете свою жизнь ... Если вашу еду и воду вы получаете из земли ... вы будете давать и выполнять обещания своей земле в обмен на эту еду .... Вы будете нести ответственность перед обществом, которое снабжает вас едой и водой. Вы будете защищать это общество до самой смерти.” [84]

 

Вопрос “Что растет там, где вы живете?” подразумевает “что может расти, что должно расти, и кто должен выращивать”? Для всех нас это также означает, “кто разрушает место, где вы живете?” Коррумпированные или даже тоталитарные правительства? Политический диктатор? Асоциально-экономическая система, в которой советы директоров являются субъектами права, не несущими ответственность ни за что, кроме прибыли акционеров? Угольные или лесопромышленные компании? Триумвират нефтяной, автомобильной и строительной отраслей, который буквально прокладывает дорогу в ад? Всемирный банк? Или просто слишком много людей, чтобы место проживания могло обеспечить полноценное пропитание, как это было раньше? Более ста стран зависят от зерна из Канады и США, и это зерно составляет 60% всего экспорта. Так, Массачусетс импортирует 85% своей еды. Во времена, когда Массачусетс мог обеспечить всех своих жителей едой, было вдвое меньше людей, и земля была на 90% обезлесена, поэтому и возникла проблема [85]. Сегодня слишком много людей проживает на ограниченной территории, любой территории, и чтобы обеспечить их пропитанием, мы постоянно стоим перед выбором Хобсона (выбор без выбора): выращивать ли нам столько сколько можем на местном уровне, и уничтожить при этом местные земли, или же импортировать и уничтожить чужие земли?

 

Вопрос “Что же растет там, где вы живете?” становится вопросом “Почему нас так много?” Это приводит к вопросу о том, кто контролирует женские тела. На самом деле женщины? Или женщины - это просто еще один ресурс, который мужчины используют в бесконечном стремлении доказать свою токсичную маскулинность и взращивать солдат для поддержания состояния войны, неизбежного для цивилизации? Маскулинность и война против людей, против планеты вместе создали вечный двигатель господства и разрушения земли и прав человека. Нам нужно остановить и то и другое, чтобы спасти эту планету. Вот почему милитаризм - это феминистская проблема, насилие - это проблема окружающей среды, а разрушение окружающей среды - это проблема мира во всем мире.

 

Все это массовые побочные эффекты одного и того же процесса обезличивания, превращения живых существ в вещи. Дождь, река, высокотравье - они члены вашего сообщества? Обеспечиваете ли вы себя пропитанием полностью или же живой верхний слой почвы - ​​это просто слой, который вы используете до тех пор, пока он не превратится в пыль? Являются ли ваши соседи - люди из других стран участниками общего дела по заботе о планете, или они являются лишь рабочими руками, занимающимися сборкой ваших мобильных телефонов? А сколько солдат потребуется, чтобы они продолжали их собирать? Если вы мужчина, нужна ли вам женщина, чтобы приготовить ужин и родить сыновей? Если вы женщина, вы, безусловно, хотите большего. Но каждый из нас видит, что планета умирает под цивилизационным режимом: какой ценой сможем мы это остановить?

 

Что растет там, где вы живете? Один простой вопрос, который может спасти мир.

 

На этом этапе моего самообразования отчаявшемуся вегану внутри меня пришлось признать следующее: сельское хозяйство невозможно на двух третях земного шара. Там слишком холодно, слишком круто, слишком влажно, слишком сухо. Тогда люди не должны там жить, заключила я. То, что я жила в одном из таких мест - Новой Англии с ее холодными скалистыми холмами, с тонкой кислой почвой - было вытеснено из моего сознания. «Новая Англия - естественная лесная зона, и сельское хозяйство никогда не подходило для большей части ее территории», - прочитала я и тут же забыла.

 

Я также вынуждена была признать, что выращивание однолетних монокультур даже в местах, где это возможно, в конечном итоге разрушит почву. Моими последними надеждами был Уэс Джексон, и я молилась, чтобы он добился успеха при моей жизни, а также туманный план вырастить много ореховых деревьев, когда моя желанная ферма наконец материализуется.

 

Я признала, что орошение земель неоправданно. С этим у меня не было проблем. Если это означало уменьшение населения, то нам нужно было заняться сокращением численности и повышением статуса женщин [87].

 

Я признала, что мне понадобятся домашние животные - их труд и продукты их жизнедеятельности - для экоустойчивого ведения сельского хозяйства. Мне нужен был их навоз, их немыслимые кости, их непостижимая кровь. Я сновала взад и вперед по очень тонкой этической границе, в ужасе от своей собственной готовности даже рассматривать участие в одомашнивании, которое по определению было эксплуатацией животных. Как я могла остановить насекомых, пожирающих мою еду? Куры и утки были решением пермакультуры, противоположным решению веганов. А как насчет удобрений? Возможно, я могла бы найти другую кучу никому не нужного навоза? Может быть, но это все равно что предлагать копаться в мусорном ведре для решения финансовых проблем. Я бы только маскировала проблему и притворялась, что все в порядке. Главный факт был неизменным: кто-то должен был держать коров и коз, чтобы я могла использовать навоз. Животные, которых держали ради молока, мяса и яиц, были необходимы для моей еды, независимо от того, просто содержала бы я их или также ела.

 

Может быть, - и тут я ступила на сторону зла, - может быть, я могла бы их содержать, не эксплуатируя? Я могла бы содержать никому не нужных животных - старых кур, козлов - позволить им жить естественной для них жизнью, а взамен я могла бы получить навоз, а также избавление от насекомых? Что ж, это был компромисс, зависимый от мяса и молока. Но эти животные уже существовали. И им не нужно было умирать. Ведь так?

 

А другим все же пришлось. Я вступила в смертельную схватку с слизнями. В засушливые годы они ополчились на сад. В дождливые годы они опустошили его. Я высаживала рассаду, а через 24 часа она была вся съедена. О яде не могло быть и речи. Он бы уничтожил миллионы микробов, а птицы и рептилии накапливали бы его по пищевой цепи, распространяя рак и генетические повреждения на и без того страдающей Земле. Поэтому я попробовала органическое решение -  кизельгур.

 

Это сработало. Через два дня в саду исчезли слизни, и салат стал моим. Позже я узнала, как это работает. Диатомовая земля - ​​это окаменелые тела мелких доисторических существ, измельченных в порошок. Каждая частица порошка имеет крошечные острые края. Кизельгур убивает механическим воздействием. Животные с мягким покровом, как у слизней, ползают по нему, и он наносит миллионы порезов на коже. Они умирают от медленного обезвоживания.

 

Я была в ужасе от того, что я сделала, но еще больше от того, чего я не знала. В чем было большое злодеяние? Было много общего между сторонниками вегетарианства и органического земледелия, и те и другие выступали под знаменем экоустойчивости с подходом от прогрессивного до радикального. Существовал туманный некто, который знал, что телятина означает пытку, что травы - народное средство от всего, что печенье “Ореос” содержит сало [88]. Моллюски - это животные, но почему они никого не волнуют?

 

И через секунду я получила ответ: слизни не могли кричать.

 

Медные барьеры защищают от слизней, но это было слишком дорого. Я перепробовала всевозможные народные средства: я молилась, я пела, я сжигала священные травы с близких и далеких континентов, я делала подношения, я умоляла Великую Мать Слизней. Но рядовым слизням было все равно. Они хотели есть, и я не могла их в этом винить.

 

Поэтому я попыталась собрать их вручную. Я поставила будильник на полночь и вышла в темноту, где холодная роса насквозь пропитала мои веганские парусиновые кроссовки. Я собирала, и собирала, и собирала. Я замедлила темп, с которым они выигрывали, но они все равно победили. На утро у меня был пластиковый контейнер с слизнями. И что теперь? Было ли где-нибудь Убежище для слизней с ферм? Я надела все еще влажные кроссовки, села на велосипед и поехала туда, где заканчивались дома, и начиналась опушка леса. Что дальше? Я знаю, вы сгораете от нетерпения. Я отпустила их. Что, как вы можете представить, заняло немного больше времени, чем, скажем, выпустить белку. В конце концов они все проложили себе путь к свободе. Я наблюдала за ними, и это наблюдение вылилось в осознание: им было нечего здесь есть. По крайней мере, по сравнению с моим садом. Два плюс два равно ... Вот почему в моем саду их было так много.

​

А здесь? Здесь они будут голодать. На этом небольшом участке с деревьями уже было достаточно слизней. Вот что делает природа - она заполняет каждую нишу. Если дают бесплатный обед, его кто-нибудь съест. В этом тихом местечке среди деревьев осознание, которое приходит с зрелостью, начало заполнять меня, как медленная река. Слизни - эти или другие - собирались умереть, и они собирались умереть, чтобы я могла есть. Но деревьев это вовсе не беспокоило, по крайней мере, мне так казалось. Тишина леса, долгий глоток времени сквозь деревья и листья, они гниют и возрождаются снова - об этом их собственная молитва. И это была не молитва покаяния, а молитва благодарения.

 

Если слизни должны были умереть, тогда я должна была быть честной. Я должна была посмотреть правде в глаза.  Моя еда - моя жизнь - должна была быть честной и храброй. Если бы мне пришлось убивать - с комком в горле, с высоко поднятым подбородком - то, по крайней мере, я сделала бы это, причиняя минимальную боль. Диатомовая земля управилась за два дня. Несомненно, существовало что-то быстрее.

 

Пиво. Слизни его любят. Они пьют, пока не опьянеют, а потом тонут. По крайней мере, они умирают под наркозом и счастливыми. Я купила большую бутылку дешевого пива и расставила маленькие контейнеры по грядке с салатом. Я ушла спать с полным пониманием - сегодня я убийца.

 

Я проснулась в 2 часа ночи в панике. Я не могла этого сделать. Кеды на ноги, роса в кеды, пиво на грядку. Даже если бы мне пришлось забыть о моем саде на год, по крайней мере, я не убивала.

 

Неделю спустя я была вынуждена пойти в продуктовый магазин, все еще испытывая облегчение, что я не убивала. Своими чистыми веганскими руками я взяла кочан салата.

 

Кого, черт возьми, ты обманываешь? Возможно, это были первые слова моей взрослой жизни. Думаешь, люди, которые выращивают этот салат, не убивают слизней? Или, если они этого не делали, какую ценность несет еда, выращенная на земле, выпотрошенной промышленным сельским хозяйством на столько, что там нет никакой другой жизни, кроме салата, окуренного химией?

 

И не только слизни. Кролики, еноты, сурки, олени. Я знала, чему противостояла моя еда. Я понимала, что в этом отделе вегетарианских, даже веганских продуктов, спасения не было. Смерть затаилась во вспыхнувших красным перцах, в сладости беременных дынь. Она пряталась за крепкой зеленью брокколи и защищала хрупкую нежность салата.

 

И я увильнула еще раз. Ладно, слизни должны умереть, но не от моих рук. Я могла бы завести кур и уток, и они сделали бы это. За меня? Нет, это было в их характере, их инстинкт - охотиться на насекомых. И смерть от утки была быстрее, быстрее, чем диатомовая земля. Так быстро, как решила природа. Разве смерть не естественна?

 

Да или нет? Какой ответ хотела бы я услышать?

Если смерть естественна - часть жизни, а не оскорбление жизни - тогда почему я была веганом?

Тогда я не стала задавать себе этот вопрос. Вместо этого я обратилась к книгам по птицеводству. Я мучилась, я много думала, я избегала правды. Я переехала в дом на пяти акрах земли, два из которых были лугом, а на остальных - лес с кленами и соснами. Можно было основать ферму.

 

Привезли двадцать пять птенцов, коробка милоты из плоти и крови. Обожание младенцев ничто с тем обожанием цыплят, которое охватило меня. Я могла часами просто смотреть на них. Они были радостью моей жизни. Через год к ним присоединились утки и гуси, а затем цесарки и голуби. Для них было естественным выполнять те задачи, которые мне были нужны. Они ели букашек. На самом деле куры ели все, что двигалось: мышей, лягушек, змей. Однажды я нашла хвост бурундука во дворе: только хвост. Я видела, как они гонялись за белками, что казалось мне забавным, пока я не поняла, что если бы они были достаточно умны, чтобы охотиться стаей, они могли бы поймать белку. На самом деле, субъектно-объектное положение «люди едят кур» можно полностью изменить. Они в основном ели все, что я есть не хотела, а также то, что я совсем есть не могла, например, траву. Я никогда не забуду тот день, когда я принесла Чудо, маленького утенка в сад. Мне не нужно было учить его. Он все знал сам. Он проглотил одного жучка и радостно закрякал: для этого я и родился! Слизни превратились в давнюю историю. И я не убивала.

 

“Эйхман тоже не убивал,” - шептал Веганский голос истины. Был ли это концлагерь для животных, покрытых шерстью, оперением или с экзоскелетами? Но все выглядело так мирно. Поиск жуков делал птиц такими счастливыми.

 

К тому же, "Arbeit Macht Frei” (“Труд освобождает” - пер. с нем). Все, что сделал Эйхман, это организовал перевозку. Разве это не то же самое, что делаете вы?

 

“Но я должна что-то есть”, - взмолилась я, натянув до предела свою этическую струну. Что-то, а не кого-то. 

 

У далеких берегов веганского мира простиралось море голодных фруктарианцев, а если отправиться в путь дальше, то можно приплыть к обетованной земле праноедов - они верят, что людям на самом деле не нужно есть.

 

На моем веганском пути я встретила некоторых из них. Они были слишком зациклены на еде. Когда они снова смогут есть, как мало или как много - было центром их внимания. Мучители или замученные?

 

Я помню Старлинг с половиной стакана йогурта, всего полстакана, один раз в день. Банан на завтрак, немного йогурта в обед, яблоко в 16:00. Она «отучала» себя от пищи, чтобы перейти на питание только воздухом через 6 месяцев. Смотреть, как она ест, было похоже на наблюдение за спортсменом - выверенный баланс между усилием и дисциплиной. Откусит ли она еще? Слизнет ли каплю с ложки? 

Или она заставит себя дойти до совершенства, безупречно выполнить трюк, достичь торжества воли и получить награду - изящество без усилий? Вот где заканчивается анорексия и начинается чистая физиология голодания - тело перестает требовать еды. Но тогда я этого не знала. В подходе Старлинг было что-то, чего мне тоже хотелось: благость без нужды и голода, без смерти. И, если путь туда был больше похоже на наказание, я была готова терпеть ради цели праведной и благородной.

 

Так насколько благородной была эта цель? Я смотрела на нее своими веганскими глазами, и мне казалось, что я видела конечную точку моего отчаянного желания не участвовать в убийствах. Зачем убивать хотя бы растения, когда мне вообще не нужно было убивать? Но, когда я смотрела своими феминистскими политическими глазами, я начинала сомневаться. Религии во всем мире проповедуют аскетические практики, такие как строгое голодание, и общим для этих религий был патриархат. Бог мужского рода отделен от земли, и святость достигается только путем отрицания плотского мира. Женщины представляют собой греховное искушение, наши тела олицетворяют стыд вместо чуда. «Жить без еды - это отрицать необходимость материальной основы мира и земных связей», - пишет Джоан Джейкобс Брумберг в своей книге «Голодающие девочки: история нервной анорексии» [89]. Язычник во мне восстал против идеи демонизации голода, секса, тела - самой жизни. Был ли способ голодать без голода? Чтобы ощущать полноту жизни я готова была жить на воздухе, свете, энергии, космосе. На чем угодно, лишь бы не было смертей.

 

Во мне боролись два конкурирующих начала, две системы политических убеждений, которые глубоко укоренились, но при этом противоречили друг другу. В двадцать шесть лет победил практик: я знала, что должна есть. Даже будучи подростком мне было тяжело сидеть на диетах. Я не могла примириться с голодом - он делал меня слишком несчастной, и всегда заканчивался алкоголем. Поэтому я отставила в сторону пример Старлинг с ложкой евхаристичного йогурта и все мои вопросы о плоти, боге и благодати. Я была веганом. Это было правильно, и этого было достаточно.

 

За исключением того, что я организовывала убийство животных ради своего блага. Мой личный Освенцим. Возможно, пришло время вернуться к пранаедам. Тогда Эл Гор изобрел интернет, и получать информацию стало проще. Я нашла праноеда Питера, ростом 1,80 м и весом в 52 кг. Он так гордился собой, что выложил фотографии. На них было жутко смотреть. Сказать, что он был истощен - все равно, что ничего не сказать. Он размещал ссылки на сайты, пропагандирующие анорексию и использовал триггеры, чтобы это расстройство пищевого поведения уж точно никуда не делось. Он предлагал научить, как избавиться от пагубной привычки - нет, не от ненависти к себе, а от еды. «Вас не рвет?? Если нет, хотите попробовать?» [90]

 

Было ясно, что мне не нужно было погружаться глубже в его счастливый, здоровый мир. А как насчет других сайтов, которые намекали на мистические способности? Джасмухин (Эллен Грев) утверждала: «Я могу месяцами ничего не есть, только выпить чашку чая. Мое тело функционирует на другом типе питания.» [91]

 

Австралийская телевизионная программа “60 минут” организовала медицинское наблюдение за ней. Доктор Беррис Винк, президент Квинслендского отделения Австралийской медицинской ассоциации заставила ее прекратить эксперимент через четыре дня. Ее речь замедлилась, зрачки расширились, и она была «совершенно обезвожена, вероятно, более чем на 10%, ближе к 11% ... Ее пульс участился в два раза по сравнению с началом эксперимента. Если она продолжит, то есть риск возникновения почечной недостаточности».

 

Затем появился основатель Института праноедения Америки с довольно подходящим именем Вили Брукс. Он утверждал, что он был праноедом в течение тридцати лет. В 1983 он был замечен выходящим из 7-Элевен с хот-догами и коробкой “Твинкис” (бисквитное печенье - прим. пер). Он признался, что иногда прерывал голодание Биг Маком и кока-колой. Он объяснил, что, поскольку он был окружен нездоровой пищей, ее употребление восстанавливало баланс. Как вам такой новый подход в защиту “Твинкис”?

 

Далее люди стали умирать: Верити Линн, воспитатель из детского сада Тимо Деген, Лани Марсия, Рослин Моррис. Джим Вадим Песнак и его жена Евгения отправились в тюрьму на три года за доведение Морриса до смерти.

 

Хира Ратан Манек утверждал, что он может жить на воде, иногда добавляя чашку чая, кофе и пахты. Он был под наблюдением в течение трех долгих периодов голода, во время которых он сильно похудел. В публикациях, освещавших этот эксперимент, указывалось, что десятки людей имели доступ к Манеку во время исследования, а само исследование не соответствовало западным научным стандартам.

 

Прахлад Джани также утверждал, что он праноед, однако Ассоциация индийских рационалистов называла его «деревенским мошенником». В литературе разного толка содержится достаточно интригующих историй, по крайней мере для тех, кто склонен в них верить. Практикующие китайский цигун и другие мистические традиции также рассказывают о сверхспособностях. Доверчивые и отчаявшиеся могут найти огромное количество материалов по теме.

 

Все дело в точке зрения. «Дорогая, ты думаешь …», - я запнулась. Произнеси что-нибудь вслух, и сразу это станет более реальным.  Я выдавила из себе слово «праноед».

 

«Лиерр», - моя подруга ответила тем тоном сознательно подавленного раздражения, который она отточила до совершенства благодаря мне, - “это называется анорексией. И, - продолжила она, выделяя каждое слово, чтобы смысл точно дошел до меня, - если ты это попробуешь, я уйду от тебя.”

 

Голос разума может стать огромным облегчением для таких людей как я.

«Но древний мистический тибетский…» - начала я, очень надеясь, что она меня остановит.

 

«Хорошо, давайте притворимся, что это правда. Ты и правда думаешь, что лучшее, на что ты можешь потратить свою жизнь - это отправиться в Тибет в поисках какого-нибудь учителя, сидящего на горе, который научит тебя как не есть? Это действительно то, что ты хочешь сделать с тем временем, которое тебе отпущено?”

 

Оценив варианты, я поняла, что “нет”. Спасение мира казалось более важным. Я была свободна.

 

Но взамен мне пришлось принять смерть. Помимо слизней, были другие существа, которые должны были умереть, и их было так много, и у всех них были матери и лица. Информация становилась знанием, знанием, которого у меня не было, потому что никто мне об этом не рассказывал. Меня учили смотреть в обе стороны, прежде чем переходить дорогу. Я научилась читать тогда же, когда научилась говорить. Еще маленькой я знала, откуда берутся дети. Я помню, как в пять лет со всей серьезностью объясняла слово «влагалище» другой маленькой девочке. Я не знал словосочетания «наделение силой», но в этом была суть моего порыва. А еда? Это был пробел в знаниях, который я восполнила только в свои почти сорок лет, и только после борьбы с эмоциональным, физическим и моральным истощением.

 

Итак, у меня было двадцать пять кур. А также мертвые насекомые, с которыми я могла играть в этические прятки. Но двадцать пять куриц означали двадцать пять мертвых петухов. И вот почему.

 

Животные могут размножаться в соотношении полов 50/50, но они не обязательно живут таким образом. Распространенная модель заключается в том, что мужские особи достигают зрелости и участвуют в битвах за доминирование, пока лишние самцы не будут убиты или изгнаны. И правда в том, что быть изгнанным - значит умереть. Куры обычно живут группами, и на 20 куриц приходится один или два петуха. Это не имеет ничего общего с людьми. Это то, как куры живут как вид. Петухи бьются до тех пор, пока большинство из них не умрет или не исчезнет. Исчезнет где? В желудке хищника. Или в желудке человека.

 

Жестоко насаждать лишних петухов в стаю, жестоко по отношению к курам. Петухи топтали бы их слишком часто и оставляли кровавые царапины на спине. Я бы назвала это жестоким обращением с животными. Так что же мне было делать с лишними самцами? Я пыталась держать кур и петухов отдельно, но мальчики все время патрулировали забор, пытаясь проникнуть к девочкам. В свободное от этого время они наносили друг другу тяжкие телесные повреждения. Шум был невыносимым. Я боялась представлять быков на месте петухов. Это был мой первый год содержания кур под лозунгом: «Яйца, но не мясо!» Я отчаянно пыталась провести черту так, чтобы оставаться на стороне морали. В конце концов я нашла куда пристроить двух лучших петухов, черного австралорпа и араукана. 

А остальные? Я отдала их соседям, которые выращивали птиц на мясо. Были ли мои руки чисты? Только если на них не смотреть. Моей земле были нужны куры. Некоторые из них должны были умереть. Независимо от того, съела бы я их или кто-то другой, чтобы моя еда была экологически чистой, некоторые животные должны были умереть. Я пыталась покупать только куриц, но я уже знала то, чего избегала. Если я куплю двадцать пять кур-несушек, останутся двадцать пять их братьев, которые никому не нужны. Никто не хотел петухов. Курицы стоили от 1 до 3 долларов за каждую. Петухов они не могли раздать и бесплатно. Люди, выращивающие своих собственных бройлеров, покупали цыплят корнуэльской породы, которую вывели для мяса [92].

 

Итак, я узнала, что петухов убивают. Их превращают в корм для домашних животных или в огородные и садовые удобрения. Это означает, что их съели либо ваши домашние животные, либо, после того как на них выросли растения, - вы.

 

Пожалуйста, не предлагайте мне выпускать петухов “на волю” где-нибудь в лесу. Люди постоянно бросают животных в сельской местности. Они умирают. От голода или в лапах хищников. Гораздо гуманнее и честнее их убить. По крайней мере, как человек, вы можете сделать это быстро.

 

И если они не умрут, если им удастся выжить - поздравляю. Вы только что запустили чуждый экзотический вид, который занял место местного вида, возможно, еще одной наземно гнездящейся птицы на грани вымирания. Одичавшие свиньи - пример одомашненных животных, способных выживать в дикой природе, но они разрушают экосистемы в таких местах, как Гавайи. У местных растений и животных нет защиты от них, особенно от их привычки рыть землю, и у них нет врагов, некому сдерживать их численность.

 

Это лишь часть разговоров о птицах и пчелах, в которых, похоже, не участвовали городские жители, в том числе вегетарианцы. Животные размножаются. А вот и дополнительный урок математики. Если у вас есть десять акров земли и десять коров, в следующем году у вас будет двадцать коров - это вдвое больше, чем может вместить ваша земля. Предполагая, что половина новых телят будут самцами, у вас будет пятнадцать самок и пять самцов. В следующем году у вас будет тридцать пять коров, что в 3,5 раза превосходит ресурсные возможности вашей земли. К этому времени пастбище превратится в голую землю, и все будут голодать.

 

Итак, существуют две проблемы. Всегда будут лишние самцы. Безусловно, на большинстве ферм это не проблема, потому что цель - это еда, а «мясо» - это не только слово из четырех букв. Фермеры едят петухов, а также самцов млекопитающих. Но также будут и лишние самки. Чтобы молочные животные давали молоко, они должны вынашивать детенышей каждый год. Молочная корова должна давать молоко от двенадцати до четырнадцати лет. Это значит, что у нее будет около одиннадцати телят. Только один нужен, чтобы заменить ее. А остальные десять? Как вы думаете, откуда берется телятина? Вот почему я была веганом, а не вегетарианцем. Вот почему веганы называют молоко «жидким мясом». И я не могу назвать вам количество вегетарианцев, которые годами отказывались мне верить. Просто отказывались, и все.

​

«Пойди спроси молочного фермера,» - это было моим последним аргументом. Но, конечно, они не были знакомы ни с одним фермером.

​