Вегетарианский миф

Глава 3. Часть 3

Стремление к справедливой, устойчивой местной экономике в конечном итоге приведет нас к мрачному выводу, что нас слишком много. Предполагается, что к 2050 году численность населения достигнет 8,9 миллиардов человек [65]. Между тем, к 2050 году океаны будут опустошены, водоносные горизонты и уровень грунтовых вод будут вне досягаемости, и последние остатки верхнего слоя почвы превратятся в пыль. Мы уже живем на ископаемом топливе, и сейчас - исторический момент, когда нефть достигла своего пика. Она больше никогда не будет такой дешевой и доступной. И что тогда?

​

Мы - вид, вышедший за пределы допустимых размеров, и это продолжается уже десять тысяч лет. Каждый уровень новых технологий, которого мы достигали, только усугублял проблему, как за счет увеличения населения, так и за счет увеличения потребления. Гражданин Соединенных Штатов, например, потребляет в 57 раз больше, чем житель Индии. «Средний американец производит такие же выбросы парниковых газов, как 4,5 мексиканца, 18 индусов или 99 бангладешцев», - пишет Элизабет Колберт [66]. Ни один разумный человек не может искренне верить, что наша ограниченная планета может поддерживать такой образ жизни бесконечно, даже учитывая, что так живут очень немногие, но желающих так жить намного больше.

​

В разговорах о перенаселении есть подводные камни, наиболее серьезным из которых является расизм. Люди с расистскими взглядами использовали идею перенаселения для достижения своих низменных целей, и мы должны честно признать это. Мы также должны признать, что наша планета не может поддерживать нашу существующую численность даже на уровне прожиточного минимума. Мы истощаем накопленные ресурсы - природный капитал Земли - и когда нефть, почва, рыба и вода исчезнут, мы будем голодать.

​

Концепция ограниченной вместимости имеет решающее значение в обсуждении любого вопроса о населении. Уильям Кэттон в своей критически важной книге “Перенаселение” пишет:

В настоящее время необходимо признать, что все существа, люди или другие виды, создают нагрузку на способность окружающей среды обеспечивать их необходимыми ресурсами, а также поглощать и преобразовывать то, что они выделяют или оставляют после себя. Пропускная способность окружающей среды для отдельно взятого вида (живущего определенным образом) - это максимальная постоянная нагрузка - уже небольшой перевес может разрушить способность окружающей среды поддерживать такую ​​жизнь. Вместимость территории  может быть количественно выражена как количество существ, живущих определенным образом, которое данная среда может поддерживать бесконечно [67].

Первое, что сделали люди для увеличения своей численности, было замещение: мы заняли место в пищевой цепочке, принадлежащее другим. В этом нет ничего аморального, деструктивного или уникального. Это делает каждый вид, так работает эволюция. Возникает новая форма жизни, которая может использовать нишу лучше, чем другие. При этом другие виды вытесняются и вымирают. В конце концов, новый вид станет старым, который, в свою очередь, будет заменен по мере изменения климата, сдвигов запасов пищи и появления конкурентов. Это долгая траектория жизни - от самоорганизующихся белков до красного дерева и красноплечих трупиалов.

​

У приматов, живущих на деревьях, большой палец стал отдельностоящим, чтобы хвататься за ветви. Они спустились на землю, но сохранили большие пальцы; у них был достаточно большой мозг, чтобы использовать прототип инструмента: камень. Некоторые исследователи полагают, что мы стали людьми, используя мозг, свой собственный и мозг животных - у падали или убитых на охоте. Другие животные не могут проникнуть в черепную коробку жертвы. Простое действие - взять камень и пробить им череп, позволило добывать мозг, богатый питательными веществами. Люди в США не едят мозги; только не поглащенные современной культурой народы все еще едят различные субпродукты. Мясные субпродукты содержат больше всего питательных веществ, а мозг особенно богат жирными кислотами. «Способность использовать руки позволила ранним предкам человека получать незаменимые жиры, которые в больших концентрациях содержатся в мозгу других животных, а эта часть практически недоступна для других хищников из-за толщины костей черепа [68]. Человеческий мозг состоит более чем на 60% из жира. Мы использовали мозг, чтобы сделать его еще больше, а это, в свою очередь, позволило нам повсеместно вытеснить остальные виды. Наши способности разводить огонь, сооружать укрытия, делать одежду дали нам возможность оставить позади тропики - наш изначальный дом и множество других хищников.

​

В процессе мы вытеснили другие виды. «Человеческие племена, - поясняет Стюарт Удалл, - стали использовать ту часть жизнеобеспечивающего потенциала биосферы, которая в противном случае поддерживала бы другие формы жизни» [69].

​

Сельское хозяйство - это совершенно другой уровень. Вместо того, чтобы занять нишу внутри экосистемы, люди заняли целые экосистемы, превратив биотические сообщества в монокультуры. Кэттон объясняет:

“Каждое увеличение обеспечивающей способности территорий …происходило в основном за счет отвлечения некоторой части жизнеобеспечивающей способности Земли от поддержки других видов на поддержание нашего вида. Предки Homo sapiens, с их простыми каменными инструментами и огнем, стали использовать органические материалы, которые иначе были бы съедены насекомыми, хищниками или бактериями. Примерно 10 000 лет назад наши самые ранние предки-земледельцы начали захватывать землю, чтобы выращивать растения для потребления человеком. В противном случае на этой земле были бы деревья, кустарники или дикие травы, а также все животные, зависящие от них, но меньше людей. По мере того как новые поколения сменяли друг друга, Homo sapiens захватывал все большую и большую часть поверхности планеты, в основном ценой других ее жителей” [70].

Вместо того, чтобы поддерживать себя в сложной паутине отношений, мы разрушили эти отношения, забрав землю и солнечный свет себе.

​

Есть и другие виды, которые оказывают значительное влияние на целые экосистемы. Бобры, например, подъедают стволы на целых акрах прибрежных лесов и перекрывают целые реки. Разница в том, что бобры с их инженерными навыками создают водно-болотные угодья, самую разнообразную среду обитания на планете, в то время как люди с помощью своих технологий создают пустыни и мертвые зоны.

​

На самом деле, любой вид, который преодолевает естественные препятствия, выходит за пределы своей окружающей среды. В этом отношении мы ничем не отличаемся от бактерий в винной бочке. Не имея ничего, что могло бы их остановить, бактерии размножаются с экспоненциальной скоростью, пока не израсходуют весь запас еды. Затем они умирают, отравленные собственными отходами. Кэттон отмечает, что «то же самое происходит в пруду, когда его растительные и животные обитатели заполняют его органическими отходами и превращают его в луг, на котором водные существа больше не могут существовать» [71]. Это естественное явление, этот процесс называется преемственностью. «Организмы, использующие среду обитания, неизбежно снижают ее способность поддерживать себе подобных просто живя своей жизнью. Делая свою среду обитания менее подходящей для себя, организмы иногда делают ее более подходящей для других видов - своих преемников» [72].

​

Бобры двигаются дальше, и на протяжении веков циклы заболоченных земель, переходящих в луга и леса, а затем обратно в места обитания бобра, будут повторяться. С другой стороны, микроорганизмам из винных чанов некуда уйти. Точно так же и знаменитым оленям с острова Святого Матфея: без хищников первоначальная популяция из 29 оленей достигла максимума в 6000 особей, а затем упала до 42, оставив навсегда разрушенную среду обитания. [73]. Как и олени, люди нашли, а затем заселили новые территории - все континенты, кроме Антарктиды - там нет маленьких голодных существ, которые живут в тканях человека в тропиках. То, что Кэттон называет методом «захвата» при расселении человека, подошло к концу: не осталось новых континентов, которые можно было бы захватить.

​

Люди обратились к методу «истощения», используя невозобновляемые ресурсы вместо новых территорий для увеличения своей численности.

Около 1800 г. н.э. начался новый этап в экологической истории человечества. Обеспечивающая способность земли была значительно (но временно) увеличена совсем другим методом; захват уступил место истощению. Когда индустриализация стала вытеснять аграрный образ жизни, произошло очевидное и беспрецедентное ускорение роста населения [74].

Техника, работающая на угле, сделала доступным орошение, увеличила сельскохозяйственное производство и сделала возможной перевозку продуктов питания. Уголь уступил место нефти и газу, дни лошадей были сочтены [75]. От четверти до одной трети сельскохозяйственных земель, на которых паслись тягловые животные, теперь могли выращивать людей. А затем, технология Габера-Боша погладила наш мир.

​

Массовый переход населения от сельских производителей продуктов питания к потребителям продуктов и промышленному производству в городской среде привел к глубокому незнанию того, откуда берётся еда, каковы необходимы ресурсы и какую нагрузку она оказывает на землю. Это незнание означает, что у каждой культуры, каждого биорегиона, каждого человека нет понимания, чтобы сделать обоснованное суждение о своем влиянии на здоровье планеты, даже когда планета умирает.

​

Возьмите такую ​​страну, как Япония. По словам Кэттона, если бы японцы не полагались на переработку рыбы по всему миру и торговлю со странами-экспортерами сельскохозяйственной продукции, две трети страны голодали бы [76]. Аналогичным образом, в Великобритании более половины продуктов питания добывается за пределами ее границ -  6,5% - из моря и 48% из других стран [77]. Очевидно, что в этих странах проживает больше людей, чем земля может обеспечить. Они живут на «призрачных площадях». Эта концепция была разработана Георгом Борстромом в его книге «Голодная планета». Фермы, пастбища и леса страны - это ее «видимые площади». «Призрачные площади» - это источники пищи за ее пределами. Когда будет достигнут максимум обеспечивающей способности страны, большее количество людей можно будет прокормить только за счет импорта с призрачных площадей. Призрачные площади можно далее разделить на «рыбные площади» - продукты из океанов - и «торговые площади» - продукты из стран, экспортирующих сельскохозяйственную продукцию. Такова ситуация в большинстве стран: они зависят от очень небольшого числа стран-экспортеров зерна.

​

Поскольку в Японии или Великобритании нет массового голода, а магазины забиты продуктами питания, никто не осознает, что они коллективно превзошли способности своей местности, своего биорегиона, своей страны. Никого это не заботит. Поскольку еда не растет там, где мы живем - что может вырасти в цементе и между припаркованными машинами? - мы не видим реальной стоимости: мертвых зон и отчаявшихся крачек. На нашей сетчатке не осталось никаких остаточных изображений некогда живой, но сожженной прерии. Даже наша мифическая матрица не содержит ссылок на то, что мы съели: целые континенты, которые другие существа когда-то считали своим домом, стерты до монокультур. А поскольку мы сами не выращиваем продукты питания, мы понятия не имеем, что такая численность населения возможна только за счет дешевого ископаемого топлива.

​

Наша зависимость от нефти, газа и угля создает то, что Каттон называет «фантомной обеспечивающей способностью». Это не настоящая обеспечивающая способность - окружающая среда не может поддерживать эти цифры бесконечно долго - только до тех пор, пока не закончатся ископаемые виды топлива. К рыбным и торговым площадям Каттон добавляет понятие «ископаемые площади», которые он определяет как «количество дополнительных акров сельскохозяйственных угодий, которые потребовались бы для выращивания органического топлива с эквивалентным энергосодержанием» [78]. Большинству людей сложнее понять концепцию ископаемых площадей, чем рыболовных или торговых, которые легко сосчитать. Идея же «ископаемых площадей» требует базы знаний - в основном о природе самой природы, в отличие от природы однолетних культур, - которой не достает урбанизированный обществам.

​

Это справедливо даже в отношении добропорядочных и ответственных граждан, которые хотят справедливости и экоустойчивости. Джим Меркель в своей книге «Радикальная простота» в итоге призывает к типичной веганской диете. Математика проста: «Есть 28,2 миллиардов акров биопродуктивных земель - общая площадь без глубоких океанов, пустынь, ледяных шапок и застроенных земель» [79]. Разделите на 6 миллиардов человек и получите 1,9 га на каждого. Конечно, это исключает все остальные живые существа. Для защиты биоразнообразия и поддержания жизнеспособности видов от 25 до 75% всей земли в большинстве районов необходимо поместить в заповедники с буферными зонами [80]. С помощью различных расчетов читатель может выбрать, насколько большой «экологический след» (ЭС) он готов оставить ради своей пищи. Затем Меркель проводит нас через пищевой экологический след в 0,16 га, в 0,5 га и в 0,65 га.

Даже если не принимать во внимание, что все его цифры по животноводству приведены на основе промышленного способа выращивания зерна, что, несомненно, расточительно, разрушительно и жестоко, на такой маленькой площади невозможно прокормить человека. Единственная причина, по которой 5 миллиардов человек имеют хоть какую-то пищу, состоит в том, что мы вытеснили огромное количество видов и потребляем ископаемое топливо. Азот для этой пищи производится из нефти и газа, и мы извлекаем уроки по ходу происходящего. Джим Меркель и многие другие, подобные ему достойные люди не могут полностью решить проблему не из-за недостатка мужества, а из-за недостатка информации.

​

Например, он пишет: «В случае пищевого экологического следа в  0,16 га (16 соток) этот человек в среднем сможет выращивать 27 кг овощей, картофеля и фруктов в месяц на 214 квадратных метрах подходящей почвы. Получается много еды, около 1,2 кг в день, но с малым разнообразием» [81].

​

Да, много еды, но также и много дефицитов питательных веществ. «С дополнительной помощью ... зерна, бобов и яиц можно удовлетворить потребности этого человека в энергии и питании», - добавляет он.

​

Такое питание никогда не обеспечит достаточным количеством белков, жиров, жирорастворимых витаминов или минералов для долгосрочного поддержания и восстановления человеческого тела. Да, много калорий, но это пустые калории, о чем свидетельствуют полуголодные люди по всему миру с маленькими артритическими скелетами, истощением, пеллагрой и оранжевыми волосами, а также их умственно отсталые дети с плохим зрением.

Но пока и это не принимайте во внимание. Реальный вопрос заключается в том, чем удобрять этот огород площадью в 16 соток? Из ничего невозможно получить что-то. Каждый килограмм собранных им овощей - это минералы и азот, добытые из почвы. Если не использовать постоянную мульчу (а откуда она берется?), костную муку и кровь животных, навоз (также не учтенные в его цифрах), почва и организм за организмом, в конечном итоге погибнут, превратившись в пыль. А зерно? Меркель живет в Вермонте (суровый климат Вермонта не подходит для выращивания зерновых - прим. пер.)

​

Между тем, неподалеку скорее всего найдется небольшая семейная молочная ферма, едва сводящая концы с концами. Возможно, они оказались втянутыми в модель фабрично-заводской фермы, поскольку цены на молоко упали ниже производственных затрат. Но Меркель легко мог бы найти поблизости такую ферму, которая стоит на своем - только коровы древней породы и только на свободном выпасе. Он мог бы забыть о голодных пайках и однолетних урожаях и вместо этого есть то, что устойчиво растет там, где он живет: животных, интегрированных в многолетние поликультуры. Это бы действительно его прокормило. Через тысячу лет потомки Меркеля уже давно бы покинули его опустошенный садовый участок. Однако, потомки молочного фермера - включая коров - будут производить пищу, вместе с этим создавая еще несколько дюймов верхнего слоя почвы в партнерстве между животными и растениями, людьми и коровами, почвой и всеми нами.

Мы задаем неправильный вопрос. На это есть веские причины: мы хотим справедливого мира, в котором сыт каждый ребенок. Но наш вид давным-давно превзошел допустимую численность, и это стало невозможным. В любом случае, фантомная обеспечивающая способность земель может производить только призраков, и они будут голодными. Мы используем ископаемые площади, собирая солнечный свет, который хранился тысячи лет. Как только он иссякнет, ​​больше его не будет. «Факты не перестанут существовать, если на них не смотреть», - пишет Кэттон [82]. Мы - человеческая раса - мы должны посмотреть в лицо фактам, если хотим оставить себе надежду на облегчение пути к истинной экоустойчивости, при этом сохранив права человека и гражданский порядок. Альтернатива - мрачный и уродливый сценарий массового голода, эпидемий, расовых и племенных распрей, женоненавистничества, фундаментализма и стремительного разрушения экосистем. Как если бы Безумный Макс встречался с Кейт из “Истории служанки” в кафе “Сайлент Грин” (отсылка к 3м фильмам-антиутопиям 70-80х гг — прим. пер).

​

Я не верю в воскресение. Эта планета - мой дом. Я хочу жить в обществе, которое обращается с землей с благоговением и трепетом и которое в случае необходимости будет удерживать свою численность в рамках. Я надеюсь - и моя надежда становится все более отчаянной по мере таяния ледниковых шапок, что мы добровольно примем эти рамки, как только поймем, что наша планета ограничена, а ископаемое топливо заканчивается. Иначе катастрофа будет страшной.

​

Я не предлагаю пытаться накормить каждого человека, который появляется на свет, пока мы разрушаем планету до основания. Я не спрашиваю: сколько людей можно прокормить? Я задаю совсем другой вопрос: как накормить людей? Не что накормит большее количество людей? А что будет питать людей экоустойчиво? Нам нужно подсчитать абсолютно все. А в итоговой строке должно быть указано, какие методы производства продуктов питания создают верхний слой почвы, используя только природную энергию солнца и дождя. Потому что ничто другое не является экоустойчивым. Процитирую Джорджа Драффана: «Я повторю очевидное: экоустойчивые системы - это единственные действительно устойчивые системы» [83]. Используя эти методы, только их, сколько людей может вынести планета? Поэтому каждый день, когда мы производим еще одного из нас, - это день, когда нам нужно стыдиться себя как вида.

​

Уильям Кэттон и другие авторы, пишущие о растущем спросе на нефть, полагают, что мы превысили свою численность в 1800 году. Этот год считается началом эпохи ископаемого топлива. Мы начали производить все больше продуктов, используя невоспроизводимые, невозобновляемые запасы энергии. Соглашусь, что 1800 год знаменует собой глубоко разрушительные изменения в человеческой культуре и потреблении. Но я бы отодвинула начало периода разрушения примерно на десять тысяч лет назад, к началу земледелия. Я предлагаю концепцию ископаемой почвы. Почва - это древний биологический заповедник, который мы уничтожаем с тех пор, как попали в зависимость от однолетних культур. Стивен Столл Объясняет:

“Потерянную почву невозможно восстановить - скорость ее образования настолько медленна, что конечный продукт следует рассматривать как невозобновляемый. В южных районах в 1930-х годах обнаружили заброшенные сельскохозяйственные земли, не возделываемые с 1887 года. Под кронами сосен на возвышенности исследователи обнаружили накопившийся за пятьдесят лет верхний слой почвы глубиной в 1,5 мм. При такой скорости сосны увидят свой первый дюйм (=2,54 см) через 800 лет, а первый фут (=30,48 см) через 9600 лет - это возраст самого сельского хозяйства. В человеческом летоисчислении эта почва потеряна безвозвратно ... Оголенные земли - это обглоданные кости земли. У них нет живых организмов и гниющей растительной пищи, они содержат мало воды. Все это они теряют вместе с пахотным слоем почвы, а следом должны уйти и люди [84].

Эти разрушения означают, что численность людей может увеличиваться только за счет уничтожения среды обитания, экосистем и, в конечном итоге, почвы. Население, которое полагается на истощение основ самой жизни, не может существовать долго. Это должно быть очевидным, но прошло уже десять тысяч лет, и мы явно не понимаем этого. Джим Меркель не понял; Так же как и ребята из северной части штата Нью-Йорк на питании из пшеницы и сои, практикующие пермакультуру. И это люди, которые пытаются, которые хотят справедливого и живого мира, и которые готовы принести огромные личные жертвы для достижения этой цели.

​

Например, Меркель пишет, что «пастбища - это земли, где пасутся животные, давая мясо, шкуры, шерсть и молоко ... [Они] менее продуктивны, чем пахотные земли» [85]. Помните, что две трети суши земли не подходят для выращивания однолетних зерновых культур, в том числе в его родном штате Вермонт с холодным климатом, тонкой кислой почвой и крутыми склонами. Это одна из основных причин, почему его экологический след имеет ограниченную ценность, когда дело доходит до продуктов питания: тому, что растет там, где он живет, - и растет экологично - он выставляет более высокий (худший) экологический след, чем еде, привезенной издалека, и это в конечном итоге разрушительно. «Менее продуктивны» для кого? Бизонов, лососевых, лягушек? Что продуктивного в полном разрушении Месопотамии, Синда и Великих равнин? Это может обеспечить временное производство большего количества калорий для людей, но только за счет уничтожения растений и животных, применения азота, полученного из природного газа, и истощения ископаемых почв.

​

Меркель ссылается на некоторые действительно экоустойчивые культуры. Он описывает чумашей, чья традиционная территория находится неподалеку от Сан-Луис-Обиспо, Калифорния. Их традиционная еда включала желуди, кедровые орехи, оленей, медведей, кроликов, птиц, пресноводную и морскую рыбу, моллюсков, фрукты, грибы и клубни. Когда прибыли испанцы, в 85 деревнях проживало 25 000 человек. Там жили также и другие высшие хищники - гризли, пумы - явный признак того, что перенаселения не было. «Чумаши жили экоустойчивым образом», - пишет он. [86]. Меркель отмечает, что их матрилинейная структура и общинная этика отказа от накопления являются ключевыми компонентами их устойчивого образа жизни. Но он не замечает, что еда, которую он продвигает, является полной противоположностью их еды. Они ели растения и животных, которые водились в их местных лесах, реках и на морском побережье - в рамках естественной жизни животных, интегрированных в многолетние поликультуры. Тем не менее, он хочет, чтобы мы ели однолетние монокультуры без использования животных, пищу, которая требует биотической очистки и становится возможной только за счет использования неучтенных и неназванных запасов ископаемой почвы и ископаемого топлива. Независимо от того, учитываем мы их сейчас или нет, мы обязательно заметим, когда их не станет.

Сколько людей может прокормить планета? Если вы используете 1800 год как ориентир, то в начале эры ископаемого топлива на Земле проживало около 1 миллиарда человек. Если взять 8000 г. до н.э. - начало эпохи земледелия и эры ископаемых почв - нас было около 8 миллионов На тот момент население Северной и Южной Америк еще не достигло максимальной емкости. Нам нужно это учесть. Но, честно говоря, это практически невозможно, поскольку оценки числа американцев по свидетельствам первых европейцев сильно различаются - максимальные оценки дают 60 миллионов; минимальные - 2 миллиона. Некоторые эксперты усредняют до 18 миллионов. Точной цифры мы никогда не узнаем. Но мы точно знаем, что когда в Америке возникло сельское хозяйство, оно следовало той же схеме чрезмерного роста численности населения и деградации окружающей среды у ацтеков, майя, анасази, строителей курганов кахокия и в городах, которые ДеСото обнаружил вдоль побережья Мексиканского залива от современной Флориды до Луизианы. Леса вырубали как на севере, так и на юго-востоке вдоль побережья и вдоль основных рек, а оседлый образ жизни и культивирование кукурузы подстегивало перенаселение. Как бы то ни было, к 1492 году их численность была уже слишком высокой.

​

Меркель, который хочет освободить место для животных и дикой природы, для остальных наших братьев и сестер, предлагает 600 миллионов в качестве устойчивой цифры. Я предполагаю, что его число слишком велико; ископаемое топливо и ископаемые почвы не видны ни ему, ни политическим вегетарианцам, на основании данных которых произведены расчеты. Мое число было бы намного меньше. Но имеет ли значение какое число я, в итоге, выберу? Нас должно быть меньше. Значительно меньше. В богатых странах нам нужно и потреблять значительно меньше. Настоящая локальная экономика могла бы сделать эту необходимость возможной и просто реализуемой: очевидно и то, что лесозаготовки, горнодобывающая промышленность, сельское хозяйство и другие виды деятельности по добыче полезных ископаемых необходимы для особняков и компьютерных чипов, но и также то, что когда эти «ресурсы» закончатся, с ними закончится и жизнь, на них построенная. Мы оплачиваем деньгами расстояние, которое отделяет нас от убийств этого мира и поддерживает сладкие грезы об изобилии.

​

Брайан Донахью исследует это в своей книге «Возвращение к общинам: общественные фермы и леса в городке Новой Англии». В городе Уэстон есть лес, находящийся в общественной собственности, и вопрос использования его человеком оказался непростым. Он пишет: «Если мы столкнемся с будущим, в котором использование ископаемого топлива должно быть резко сокращено, чтобы избежать экологических катастроф, связанных с отравленным воздухом и уничтожением лесов ... мы должны будем обратиться к местным биологическим ресурсам,  непосредственно нас окружающим, чтобы обеспечить большую часть наших потребностей» [87]. Он продолжает более многозначительно:

“Чтобы жить, мы должны иметь функциональную связь с природой. Большинство защитников окружающей среды ... являются обеспеченными людьми с высоким уровнем потребления товаров, сделанных с использованием лесных ресурсов. Как это совместить с идеей о том, что мы должны воздерживаться от продуктивного управления собственными лесами? Как мы можем наслаждаться этой роскошью, если мы не заявляем открыто, что предпочли бы, чтобы такое неблаговидное извлечение ресурсов происходило где-то еще, вне поля нашего зрения?” [88].

Человеческая жизнь, как и все живое, требует ресурсов. Но связь между причиной и следствием, между потреблением и деградацией в нашем коллективном сознании прервана. Если бы нам приходилось черпать средства жизнеобеспечения из местных ресурсов, а не через континенты и не продавать их по самой высокой цене, мы бы заметили, когда наша деятельность и наша численность нанесла бы урон нашей местности. Например, пустые желудки быстро бы нам дали знать.

​

Вот почему охотники-собиратели намного лучше контролируют свою популяцию. Чрезмерная эксплуатация источника пищи приводит к голодной смерти очень быстро - за сезон или два. С другой стороны, сельское хозяйство увеличивает численность людей за счет самого акта разрушения земель. Тоби Хеменуэй пишет:

“Когда леса зачищают ради посевных культур, потеря биоразнообразия приводит к увеличению количества пищи для людей. Почва сразу же начинает истощаться, но это не будет заметно в течение многих лет. Когда почва будет окончательно разрушена, что является уделом почти всех сельскохозяйственных почв, это на десятилетия замедлит восстановление экологии. И пока почва постепенно истощается, посевы поддерживают растущую деревню ... Общества охотников и собирателей имеют встроенную систему проверки, поскольку нельзя использовать сверх меры растения и животных, от которых они зависят, без непосредственного вреда, но ... не существует никаких структурных ограничений для разрушающего экологию сельского хозяйства” [89].

Я не пытаюсь романтизировать жизнь обществ охотников-собирателей. Детоубийство было запасной опцией при избыточной численности людей. В большинстве культур существовали противозачаточные средства на травах и средства для прерывания беременности, но они не были достаточно эффективными. Грудное вскармливание часто называют контролем над рождаемостью охотников-собирателей, но оно надежно только на 80%. Лактация останавливает менструацию у женщины, но она все еще может овулировать, а это значит, что она все еще может забеременеть. Для сравнения, календарный метод также эффективен на 80%, и, как могут подтвердить многие католички, 80% означает рождение 1 ребенка в год.

​

Во многих культурах существуют табу на половые отношения для родителей детей младше 5 лет или особая роль отводится соблюдающим безбрачие или гомосексуальным парам. Но инуитская женщина, чей муж умер, должна была убить своих детей до трех лет: в суровых климатических условиях соотношение между взрослыми и иждивенцами настолько важно. [90] Я не могу поверить, что женщине в том мире было легче убить своего ребенка, чем это было бы для нас. Выживание порой требует жестоких поступков.

​

Некоторые культуры имеют совершенно иные взгляды на половые отношения. Считается, что сперма содержит жизненную силу, которая укрепляет мужчину, если ее накапливать, и ослабляет, если ее растрачивать. Кэролайн Нитхаммер объясняет: «Хотя в [евро]-американском или западноевропейском обществе не было ханжества и похотливости, часто встречающихся в сочетании с сексом, во многих [североамериканских] племенах было глубоко укоренившееся убеждение, что занятие сексом снижает определенные мужские способности» [91]. В некоторых милитаристских патриархальных культурах, таких как Меланезийские острова, сперма передается от мужчин старшего возраста к более молодым в религиозных ритуалах, в то время как половые сношения с женщинами считаются обязанностью для продолжения рода, которую следует избегать в максимально возможной степени [92].

Как почти все, что делают люди, секс - это социальный институт. Кто, почему, как - ответы формируются культурой, в которой мы живем. В настоящее время патриархат является господствующей религией на планете. Горькая правда заключается в том, что большинство женщин в мире не могут контролировать, как мужчины используют их тела для секса или с целью продолжения рода. Председатель собрания Всемирной организации здравоохранения по СПИДу заявил, что общества, в которых доминируют мужчины, представляют угрозу для здоровья на всей планете [93]. Когда мужское начало исходит из императива силы, когда мужская идентичность претендует на право доступа и доминирования во всем, что она хочет - буть то женские тела, дикая местность или генетический код - результатом будут изнасилования, СПИД и нежелательные беременности, разрушение окружающей среды и наука, основанная на нарушении границ [94]. Женщинам во всем мире нужно право на контрацептивы и аборты, но им также нужна свобода. Эта свобода будет завоевана только тогда, когда проявления мужской силы - через религию, экономику, психологию, секс - будет остановлены и побеждены.

​

С такими идеями я не завоюю популярность в нашем мире? Должно ли меня это беспокоить, когда мир катится в тартарары?

​

Итак, вы защитник окружающей среды; станьте картографом  свободы.

​

Я хочу внести ясность. Я не утверждаю, что все непромышленные или даже несельскохозяйственные культуры по своей сути эгалитарны. Это не так. Социальные иерархии, основанные на поле, расе (я считаю ксенофобию проторасизмом), возрасте или статусе, существуют во многих культурах охотников-собирателей. Многие культуры с устойчивым образом жизни практиковали истязания, изнасилования, войны и даже геноцид. Это отдельные от материальной устойчивости социальные явления. В некоторых культурах они пересекаются; в других - нет [95].

Независимо от того, насколько устойчива материальная культура, когда у мужчин есть власть, женщины и девочки являются их собственностью, которую можно покупать и продавать, обменивать, одалживать и отдавать [96].

Женщины, которые совершают прелюбодеяние или даже подозреваются в прелюбодеянии в таких культурах, могут подвергаться изнасилованию, публичному раздеванию и порке, обезображиванию, пыткам и убийству [97].

​

А еще есть женский голод. Антрополог Магдалена Уртадо жила с аче, охотниками-собирателями в тропических лесах Парагвая. Она считала, что охотники-собиратели были эгалитарным обществом, и что еда была общей для всех. Она очень быстро поняла, насколько ошибочным было это предположение. У аче замужние женщины полностью зависят от своих мужей в отношении мяса: каждый мужчина решает, сколько оставлять мяса жене. Не только мясо, но и еда, которую собирают женщины, также принадлежит их мужьям. Женщины могут есть только после мужчин. Помимо хронического голода, Уртадо на собственном опыте испытала, на сколько женщины аче были одержимы едой, что прятали ее. Она шутит: «Когда я голодала, я пыталась убедить себя в достоинствах культурного релятивизма» [98].

Сьюзан Олпорт комментирует: «Во многих обществах мужчины ограничивают количество ресурсов, которые могут использовать их жены, в том числе продукты питания. Табу на еду распространены повсеместно, как в обществах охотников-собирателей, так и в земледельческих обществах, и наиболее распространенные табу касаются того, что и когда разрешено есть женщинам» [99]. В племени чипевианцев женщины ели только после мужчин, что означало, что они часто не получали ничего [100]. В регионах Африки и Южной Азии работа женщин включает в себя уход за курами, но мужчины запрещают им есть либо кур, либо яйца. В некоторых частях Индонезии все мясо принадлежит мужчинам. Олпорт продолжает: «Будучи женщиной, довольствуйся крошками» - это чукотская пословица. Женщины чукчей едят только после того, как их мужья поели и съели самые лучшие части. Практика совместного использования у австралийских аборигенов означает, что предпочтение в раздаче пищи отдается старикам, охотникам, детям, собакам и потом женщинам.  Это явно лишает женщин животного жира большую часть их жизни» [101].

​

Старики, охотники, дети, собаки и женщины: если это не иерархия, то что? Помимо страданий от хронического голода, такие ограничения в питании являются причиной недоедания среди женщин и повышенной смертности, особенно среди беременных и кормящих.

​

Между тем, в современной Северной Америке 40% девятилетних девочек сидели на диете и 9% из них вызывали рвоту, чтобы похудеть. 81% десятилетних девочек сидели на диете, и главное желание девочек 11-17 лет - похудеть [102]. Анорексия «имеет самый высокий уровень смертности среди всех психических заболеваний - до 20%» [103].

Для большинства женщин в нашей индустриальной культуре, насыщенной средствами массовой информации, каждый прием пищи превратился в натянутый канат, натянутый между ненавистью к себе и хроническим голодом: 70% женщин сидят на диете, а «40% то набирают вес, то худеют» [104]. Расстройства пищевого поведения в настоящее время являются третьим наиболее распространенным хроническим заболеванием среди девочек-подростков [105]. «Ежегодный уровень смертности, связанный с анорексией, более чем в 12 раз превышает годовой уровень смертности женщин в возрасте от 15 до 24 лет от всех других причин вместе взятых» [106].

​

Заявления об эгалитарном характере коренных охотников-собирателей или непромышленных обществ должны рассматривать в контексте, и каждый человек должен учитываться. [107] Например, многие оседлые прибрежные народы создают общества «большого человека». Один мужчина считается признанным лидером, и его статус повышается за счет поступков, демонстрирующих щедрость и даже расточительство. Такие проявления могут включать публичное убийство рабов как явную демонстрацию богатства. То, что устойчивые культуры чтят рыбу и леса, не означает, что они уважают права человека. Подход определенного народа к средствам к существованию и землепользованию ничего не говорит о том, как жестоко обращаются мужчины с женщинами или что чужак подвергается пыткам, таким как медленное потрошение или сжигание заживо в течение нескольких часов, или его могут просто съесть.

​

Материальная устойчивость культуры также не говорит о том, как ее носители обращаются с животными. Некоторые охотники-собиратели держали пойманных птиц в крошечных клетках ради яиц и мяса. А еще есть огонь - инструмент, который превратил людей из жителей земли в создателей земли. Огонь для охоты, управления экосистемой и общения может быть устойчивым инструментом, но может быть невероятно жестоким. Один исследователь видел «целые стада буйволов с опаленной шерстью - некоторые были слепыми; наполовину обжаренные туши часто встречались на пути».  Другой описывал «слепого буйвола ... который каждую минуту норовил отбиться от стада ... У бедных зверей была опалена вся шерсть; даже кожа во многих местах оттопыривалась из-за жутких ожогов, они бродили с опухшими и от этого закрытыми глазами. Сердце сжималось от того, как они шатались, иногда натыкались на большой камень, а иногда кувырком катились с холма, падая в еще не замерзшие ручьи». Другие наблюдатели говорят об «оленях, лосях, буйволах и волках, погибших от пожаров, об истребленных стадах, насчитывающих до тысячи животных и о тысячах принесенных в жертву бобров» [108]. Ни одно живое существо не должно терпеть этого, и человеческая культура, достойная своего имени, не должна этого одобрять. Эти вопросы всеобщих прав человека, прав животных, того, как сострадание и уважение пересекаются (или нет) с культурным разнообразием, имеют огромное значение. Но они ничего не говорят нам о влиянии общества на земли, на которых оно живет.

​

Люди, которые характеризуют культуру охотников-собирателей как «эгалитарную», пытаются нащупать правду, однако в этом взгляде многого не хватает. Потому что аграрные общества, и только они, развивают цивилизации - централизованные иерархии контроля. Этот процесс универсален. Так было везде, где укоренилось сельское хозяйство, и причина кроется в излишках. Тоби Хеменуэй объясняет:

“Ущерб, нанесенный сельским хозяйством, носит также социальный и политический характер. Излишки, редкие и эфемерные для собирателей, - основная цель сельского хозяйства. Излишки должны храниться, что требует технологий и материалов для создания хранилищ, людей, которые их защищают, и иерархической организации для централизации хранилищ и принятия решений о том, как они будут распределены. Излишки также являются мишенью для местной борьбы за власть и воровства среди соседей, что увеличивает масштабы войн. Таким образом, в сельском хозяйстве власть начинает концентрироваться в руках все меньшего и меньшего числа людей. Тот, кто контролирует излишки, контролирует группу. Под влиянием сельского хозяйства личная свобода естественным образом ограничивается” [109].

Или, как выразился Ричард Мэннинг, «сельское хозяйство - это не столько про еду, сколько про накопление богатства. Оно принесло пользу некоторым людям, и с тех пор всего горстка людей находится у руля» [110].

Эти централизованные иерархии заставляют большую часть населения быть внизу социальной пирамиды. Вспомните, в 1800 году 80% населения находилось в рабстве или под крепостным правом. Почему? Потому что сельское хозяйство требует непосильного труда; землевладельцам нужны излишки, потому что они ведут оседлый образ жизни (охотники-собиратели просто перемещаются, когда заканчивается еда); порабощение многих людей требует армии, чтобы держать их в повиновении; произведенные излишки нуждаются в армии, чтобы охранять и защищать их; а деградация земель требует империалистической экспансии, которой нужна армия и излишки, чтобы прокормить ее, то есть больше сельского хозяйства. Если все это кажется взаимозависимым, то так оно и есть. Это петля обратной связи, которая вращается все быстрее в течение десяти тысяч лет, втягивая людей, культуры и экосистемы, выплевывая голод и разрушения.

​

Забудьте все определения цивилизации, подразумевающие “хорошее воспитание; вежливость; уважение." Основа цивилизации - это как слово, так и процесс, именуемый “городом”. Город - это люди, собравшиеся в таких количествах, которых земля не может прокормить. Это требует земледелия, которое представляет собой разрушение биотических сообществ. Деррик Дженсен объясняет отличие цивилизации от стоянок и деревень, определяя города «как людей, живущих более или менее постоянно в одном месте с плотностью, достаточно высокой, требующей регулярного ввоза еды и других предметов первой необходимости» [111]. В своей книге “Развязка” он пишет, что цивилизация никогда не будет экоустойчивой, и он прав: это невозможно. Для обеспечения городов продуктами питания необходимо сельское хозяйство и связанные с ним излишки.

​

Как мы уже видели, сельское хозяйство - это истощение ископаемых почв и целые континенты монокультур. Но сельское хозяйство - это также разрушение человеческой культуры. Миф цивилизации состоит в том, что она создает безопасность, на самом деле она создает централизованную социальную иерархию и систематический голод. Ричард Мэннинг отмечает: “сделав возможным богатство, сельское хозяйство также изобрело бедность”. [112] «Голод - порождение земледелия», - пишет он, а затем подробно описывает миллионы людей, которые голодали за последние 6000 лет. Эти подробности наполняют ужасом. В 200 г. до н.э. половина населения Китая погибли от голода. Император узаконил употребление в пищу и продажу детей в качестве мяса [113]. На аргумент о том, что голод в мире является политической проблемой дистрибуции, Мэннинг отвечает, что «бедность - это главный продукт сельского хозяйства» [114].

​

Миф состоит в том, что цивилизация обеспечила чистый прирост для прав человека и человеческого счастья. Поскольку история принадлежит победителям, это то, что сказали бы цивилизованные люди; но именно они владеют рабами - остальной частью нас. Именно эти рабы сделали возможными досуг и роскошь правителей, философию и искусство. В Афинах, могучей родине Демократии с заглавной буквы “Д”, 90% населения составляли рабы. Сенатор от Южной Каролины Уильям Харпер в 1837 году писал: «Институт рабства является основной причиной цивилизации. Возможно, ничто не может быть более очевидным, чем то, что это единственная причина ... Без него не может быть накопления собственности, планов на будущее, тяги к комфорту или элегантности, которые являются характеристиками и неотъемлемыми чертами цивилизации. ... Рабство - условие цивилизации».

​

Мы живем в тот краткий исторический момент, когда дешевое ископаемое топливо сделало возможным невообразимое потребление. Из всех когда-либо произведенных товаров, половина произведена и потреблена после 1950 года. Но если бы энергия, обеспечиваемая ископаемым топливом для поддержания жизни среднего жителя США, производилась бы за счет энергии человека, у каждого из нас было бы по 120 рабов [115]. Чтобы измельчать зерно для цивилизованных граждан, рабыни проводили свои жизни на четвереньках, их деформированные и изуродованные артритом ноги и позвоночники - красноречивые, хоть и бессловесные свидетельства истязаний. Вы можете закрыть на них глаза? Сельскохозяйственная пища - зерно, бобы и овощи, которые мы все должны есть на службе мирового сообщества, - это пища вытеснения и разрушения, а не справедливости и мира. Они были пищей рабства, и когда этот короткий миг нефтяного пиршества сотрется в памяти, а затем и в мифах, останется лишь пот. Единственный выбор заключается в том, будет ли этот пот нашим собственным или наших рабов. Зерно требует пота. Планета хочет быть живым сообществом, а не монокультурой. Как войне нужны солдаты, так и цивилизации нужны рабы. Нет смысла ожидать, что мы сможем жить по-другому в пост-углеродном будущем. Сельскохозяйственная пища пропитана нефтью и кровью. Уберите ископаемое топливо из уравнения и скажите мне, где осталось место для прав человека?

​

С самого начала «земледелие распространялось посредством геноцида» [116]. Когда земледельцы ЛБК (аббревиатура от немецкого “linearbandkeramik” - первые поселения в Европе, со следами земледелия, получили свое название благодаря керамической посуде, найденой на месте поселений - прим. пер.) мигрировали из своих родных мест в южной Турции в Европу, кроманьонцы охотники-собиратели уже жили там. Археологические данные свидетельствуют об отсутствии торговли между этими людьми или передачи предметов, за одним исключением: наконечников копий. Ричард Мэннинг пишет: «Нет никаких оснований полагать, что их обмен происходил ненасильственным путем» [117]. Цивилизация повсюду следует одному и тому же образцу. Вопрос только в том, кого вытеснят, а кого разорят? Это вопрос, который политическим вегетарианцам нужно сначала задать, а затем ответить на него.

​

Сельское хозяйство - его продукты питания, его цивилизации - это конец света. В войне, которую требует сельское хозяйство, нет мира, как и нет справедливости в рабстве, необходимом для его поддержания, как и нет жизни на оголенных засоленных пустошах, которые оно оставляет после себя. И больше некуда идти. Это наш выбор, такой же жесткий, как эта мертвая земля: занять наше место среди животных, место одновременно скромное и дикое, или продолжать навязывать себя и свою пищу нашему живому дому, состоящему из земли, моря и неба, пока планета не умрет.

​